Читать книгу - "Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал"

Неполную среднюю школу они окончили в июне 1950 года. В этом году янки снова выиграли первенство по баскетболу, Северная Корея вторглась на территорию Южной, а антигистамины получили широкое распространение в качестве средства от обычной простуды (по крайней мере, так говорили все, кроме врачей).

В этом году Лора превратилась в красавицу.

Буквально в мгновение ока исчезла ее угловатость — будто какой-то таинственный скульптор придал округлость ее плечам. Ее высокие скулы стали вырисовываться более отчетливо. Мальчишеская поход ка вдруг обрела гибкую, изящную чувственность. При этом, округлившись во всех нужных местах, она осталась по-прежнему стройной. Даже Харольд Ливингстон, который редко отрывал глаза от своих книг, как-то заметил за ужином:

— Лора стала такая… Как статуэтка, вот какая, — нашел он нужное слово.

— А как тебе я? — с оттенком негодования вскинулся Барни.

— Не понял тебя, сын…

— Ты что, не заметил, что я теперь выше Лоры?

Отец с минуту раздумывал.

— Да, кажется, действительно выше.

Своими неогеоргианскими стенами из красного кирпича и башенкой средняя школа Мидвуд повторяла архитектуру корпусов Бруклинского колледжа, к территории которого она непосредственно примыкала.

На стене величественного мраморного вестибюля красовался девиз школы: «Вступи под эти своды, чтобы расти духовно и физически. Расстанься с ними, чтобы лучше служить Господу, своей стране и ближним».

— Ого! Звучит вдохновляюще, правда, Барн? — сказала Лора, когда они в благоговении уставились на высеченные в камне слова.

— Ага. Особенно я рассчитываю вырасти физически — чтобы пройти отбор в баскетбольную команду.

Среди девушек Лора выделялась как ростом, так и яркой внешностью. Очень скоро и новенькие, и выпускники, любящие покрасоваться спортсмены и члены школьного совета стали по делу и без дела мерить школьную лестницу, стараясь попасться на глаза Лоре и попытаться назначить ей свидание.

Это кружило ей голову. На нее вдруг обратили внимание мужчины. Точнее — парни. И их настойчивые знаки внимания помогли ей забыть, как горько она прежде сожалела, что родилась девочкой. (Когда-то она даже пожаловалось Барни: «Мало того что я уродина, но еще и такая длинная, что это всем бросается в глаза».)

Если в первые дни в новой школе Барни с Лорой обедали вместе, садясь в буфете за какой-нибудь уединенный столик, то теперь вокруг нее вилось столько старшеклассников, что Барни и не пытался к ней пробиться. («Кастельяно, я боюсь, меня твои поклонники растопчут».)

Сам Барни не слишком преуспел на личном фронте. Новенькие девочки, казалось, вовсе не жаждали встречаться с мальчиками-новичками. Как бывает в спорте, ему надо было с годик подождать. И он удовольствовался смиренными мечтаниями о Куки Клейн, предводительнице медвузовских болельщиц.

Барни проявлял недюжинное упорство. Несколько раз в неделю он поднимался в пять утра и садился за зубрежку, освобождая послеобеденные часы на баскетбол. Поскольку сезон еще не начался, игроки университетских команд частенько выходили погонять мяч на школьной площадке, и он хотел собственными глазами взглянуть на своих будущих соперников.

После того как остальные игроки расходились по домам, в сгущающихся сумерках, при свете фонарей, Барни подолгу отрабатывал прямой бросок, крюк и штрафной.

Только накидавшись вдоволь, он садился в троллейбус на Ностренд-авеню и по дороге домой устало читал учебники.

Естественно, программа его занятий включала стандартный набор обязательных предметов: математику, гражданское право, английский, естествознание. Но в качестве одного из факультативов он выбрал латынь, рассчитывая таким образом доставить удовольствие отцу.

Этот предмет он просто обожал и получал особую радость, выискивая латинские корни в родном языке. Вокабуляр его активизировался, стиль прозы стал элегантным (от латинских слов vocabulum, actio, stylus, ргоsa, elegans).

К восторгу Барни, весь язык вдруг обрел осязаемость, не говоря уже о том, насколько обогатился его собственный словарь. Теперь при каждом удобном случае он демонстрировал это богатство. На простой вопрос учительницы английского, достаточно ли он серьезно готовился к промежуточной контрольной, Барни отвечал примерно так: «Препарирование материалов для аудиторного опуса шло активно».

Но если Харольду Ливингстону и льстил выбор сына, то он никак этого не показывал, даже если Барни специально задавал ему какой-нибудь особенно мудреный вопрос по латинской грамматике.

Сын пошел к матери.

^ Мам, ну что такое? Папа что, не рад, что я учу латынь?

— Конечно рад! И гордится тобой.

«Так. Выходит, ей отец сказал. Тогда почему же он мне ни словом не обмолвился?» — подумал Барни.

В один прекрасный день он прибежал домой после контрольной по латыни и прямиком взлетел наверх, в кабинет отца.

— Пап, смотри! — он, запыхавшись, протянул отцу тетрадь.

Харольд сделал длинную затяжку, после чего стал смотреть работу сына.

— А, ну да, — рассеянно пробормотал он, — я в этом году со своими тоже Вергилия читаю.

После чего опять замолчал.

Барни взволнованно дожидался похвалы и не удержался от реплики:

— Если хочешь знать, у меня лучшая оценка в классе!

Отец кивнул и наконец повернулся к сыну.

— А знаешь, в каком-то смысле мне от этого делается грустно…

У Барни вдруг пересохло во рту.

— Если честно, я жалею, что в моем классе нет такого ученика, как ты.

Этот день, этот час, эти слова Барни запомнил на всю жизнь.

Оказывается, отец все же одобряет его!

Лора приняла важное — и неожиданное — решение. Она небрежно упомянула о нем, когда они с Барни, как обычно, ехали домой в троллейбусе.

— Я буду баллотироваться в президенты.

— Ты с ума сошла, Кастельяно? Президентом Соединенных Штатов ни одна девчонка не может стать.